У худрука «Колеса» Михаила Чумаченко жаркие дни. Новый сезон театр откроет его спектаклем по пьесе Островского «Доходное место».

– Михаил Николаевич, театр оживает после каникул. Но для того чтобы он ожил правильно, у худрука, наверное, не бывает каникул?

– Да, в этом году их вообще не было. Я все-таки существую в двух мирах. А поскольку в ГИТиСе был набор новой мастерской Леонида Хейфеца, а я там – основной педагог, то понятно, что до 27 июня я был там, а буквально через десять дней начал репетировать.

– Я-то имела в виду думы худруковские…

– Я согласен. Мы живем в ситуации достаточно сложных экономических переходов. Понятно, что не найдется человека, который назовет общегородскую ситуацию радостной. Театр существует как полноценная часть этого процесса, а следовательно, каждый сезон надо придумывать какую-то новую игру, с одной стороны, а с другой – надо стараться, как бы это парадоксально ни звучало, помочь людям, живущим в городе, пережить этот год.

– Игру?

– Театр не существует без зрителя. Если возникает контакт «зритель – театр», тогда возникает и какой-то процесс. В противном случае нет игры. Спектакль на сцене хорош, но он никогда не станет замечательным, если на него нет ответа в зрительном зале.

– То есть зритель должен доиграть ту эмоцию, которую ему предложили со сцены?

– С одной стороны, доиграть эмоцию. А с другой, зрителю необходимо давать возможность разговаривать. Это как в нормальной беседе. О чем интересно разговаривать человеку? О себе. Про что интересно слышать зрителю? Про себя. Артисты очень часто говорят о тишине в зале. Она разная. Есть такая вежливая тишина. Есть абсолютная, когда артист понимает, что монолог может идти дольше. Потому что все понимают, о чем говорят со сцены. Это я называю разговором. Ну а уж в комедии все вообще абсолютно очевидно. Я часто задавал себе вопрос, почему режиссеры, которые ставят комедии, живут недолго.

– В самом деле?

– Это действительно так. Если ты занимаешься драматическим театром, провал не так очевиден. Люди вежливо уснули в зрительном зале. А вот когда в комедии не раздается смеха, можно повеситься.

Одесса помнит

– Подходя к актуальности Островского… Разведка донесла, что вас на Украине чуть ли не взяли в полон… Может не ту пьесу взяли, Михаил Николаевич?

– Я по приглашению клуба одесских джентльменов делал спектакль. Место, где всем удобнее всего встречаться, – Одесса, и мы прилетали туда, чтобы репетировать. В последний приезд меня задержали на паспортном контроле. Оказалось у меня полное совпадение имени с луганским представителем, как они говорят, оппозиции. В конце истории вежливые пограничники проводили меня до самолета, ругаясь со своими и изредка вытаскивая оружие. То есть я тут не занимал какую-то героическую позицию. В момент, когда там был задержан представитель Донецкой Республики Михаил Николаевч Чумаченко, журналист дал сноску в ленте новостей и прикрепил к новости мою фотографию, которую нашел по запросу в Интернете.

– Ну Чумаченко, и ладно!

– Собственно, и вся проблема. Но (!) через три месяца «Московский комсомолец» дал статью о Чумаченко, которого уже выпустили. И там опять была та же фотография. Поэтому у меня гораздо более сложные взаимоотношения не с СБУ Одессы, а со студентами и женой. Жена – актриса и с понимаем относится к этому, но когда она читает вопрос журналистки: «У вас в Киеве – жена Анна и четверо детей?», Катя начинает волноваться и говорит мне: «Хотя бы познакомил с Анной и детьми».

– Сегодня этот конфликт даже косвенно в театре в принципе никак не проявляется.

– Я же не зря сказал, что зрительный зал многое определяет. И если сегодня сделать спектакль об этом, я не думаю, что театр соберет аншлаги, потому что людей волнует совсем другое.

Давайте короче

– То, о чем пишет Островский?

– А у Островского очень четкое определение. Когда его спрашивали, про что писать пьесы, он говорил: про любовь и про деньги. «Доходное место» – одна из самых поразительных пьес. В ней такое количество сегодняшних тем. Там как бы две пьесы. Первый и пятый акт – это такая государственная история, а три других – история двух молодых людей, входящих в жизнь. Их волнуют вопросы: если ты любишь свою жену, ты ее должен обеспечить? Жена должна быть хорошо одета или нет?

– Вот уж точно актуальные вопросы.

– Вот об этом и речь. Я прошел очень сложный этап, когда считал (и меня трудно было переубедить), что если ты берешь классическую пьесу, из нее нельзя выбрасывать ни одного слова. А сейчас я понимаю, что идея гораздо важнее.

– Надо полагать, что вы Островского сильно порезали?

– Резко сокращена пьеса. Но, правда, у меня есть возможность опираться на титанов, поскольку я разговаривал на эту тему с человеком, который в свое время поставил лучшее «Доходное место» в СССР.

– Кто ж это?

– Марк Захаров. Текст в пьесе огромный. Только при читке он занимает четыре часа. Сегодня в театре заставить сидеть зал четыре часа очень трудно, даже когда мы говорим о продвинутом театральном зрителе. Я ведь не зря говорю о ситуации в городе. Если еще к ней плюс и театр, который начинает раздражать… Проблемы с работой, с экологией, с перспективами, с ВАЗом… Так давай хоть отвлечемся, сходим в театр! Пришли. А им говорят: «А теперь посидите-ка в зале часов десять. В зрительном зале же нельзя крикнуть артисту: «Ребятки, вы про что играете? Давайте короче, чтобы мы поняли».

– Жанр определен как…

– Здесь есть два варианта. По пьесе это комедия. Но надо учитывать, что пьесы Островского называются комедиями, скорее отталкиваясь от понятия греческой комедии. То есть это история, происходящая с простыми людьми, в которой нет героических поступков. Там нет слова «смех». Ну а мы определили жанр как «сцены из городской жизни с элементами караоке».

С элементами караоке

– Неожиданно. Это вот как раз путь к зрительскому сердцу?

– Не знаю… У Островского в пьесе есть несколько раз ремарки: «исполняется песня», «чиновники запевают песню». Есть момент, когда молодой чиновник, получая изрядную сумму денег, обращается к начальству и говорит: « Ну станцуйте и спойте, ну потешьте душу».

– После большой-то суммы как не спеть?

– Согласен. В спектакле будет звучать рок-музыка от шестидесятых до сегодняшнего дня.

– Русский рок?

– Да. «Аквариум», «Би 2», «Наутилиус, «Машина времени», «ДДТ»…Достаточно серьезный микст. Я попросил художника развернуть спектакль так, чтобы костюмы в нем крутились от сегодняшнего дня к Островскому. Чтоб в каждом акте было движение лет на 20, на 30. Чтобы открылся занавес, и зритель сказал: это происходит сегодня. А чтоб к пятому акту мы вместе пришли к Островскому.

Диагноз

– А без современной одежды нам до Островского никак не доползти?

– Нет, доползти! Доползти! Просто тут у нас с вами получается такой непростой разговор, и если вести его честно, то он становится жестким. Но можно и так. Давайте. Дело в том, что если на сегодняшний день к нам не приходит 478 зрителей каждый день, театр можно закрыть. Я абсолютно не революционер. Но точно знаю, что сделай я «Доходное место» по букве Александра Островского, я соберу в Тольятти 20 человек в зрительном зале.

– Диагноз!

– Это диагноз. Но это серьезный диагноз и для Москвы. Это вообще диагноз для поколения. Мы не читаем. Россия – не читающая страна. Это диагноз? Россия перестает собираться на фестивалях на фильмы, которые являются шедеврами. Сегодня в социальной сети ты видишь, что фильм Бергмана за последние годы посмотрели пять человек. И эти пятеро либо театроведы, либо актеры и режиссеры. Все. Поэтому когда начинаем разговаривать о «Солярисе» Тарковского, тебя спрашивают: «Это фильм с Клуни?» А на предложение сходить в театр Фоменко сегодняшние молодые люди спрашивают: «К Коле Фоменко?» Это диагноз? Это реальная ситуация.

– Почему в спектакль войдет именно эта музыка?

– Потому что Островский пишет пьесу так, что она становится почти….

– Заявлением?

– Именно. И тогда возникает необходимость песен театра, почти зонгов. И с этой точки зрения эти песни должны в огромной степени совпадать с поколением сорокалетних, которые все это слышали, и с другой стороны, с поколением пятнадцатилетних, которые изредка что-то из этого слушают. Музыка станет такой аркой, которая соединит папу, маму, детей. Чтобы во всех попало. Это очень сложно, потому что у Островского нет тенденциозной декламации. Нет формулировок: «надо жить честно».

Он абсолютно точно понимает: честная жизнь – жизнь без воровства, жизнь без подлости, жизнь с идеалами – это жизнь, в которой страдаешь ты сам и страдают твои близкие. У него нет формулировок о том, что чиновничество – это плохо. Нет, речь не об этом.

– В сезоне будет много премьер?

– Да. Мы начинаем репетировать пьесу Анны Яблонской «Лодочник» к юбилею Сережи Максимова. И вот через несколько месяцев поговорить об Украине как раз будет можно, Потому что Анна – украинский драматург, погибшая в Домодедово при теракте. Потом – юбилей народного артиста Виктора Дмитриева, и тут мы все сошлись на любимом названии «Любовь и голуби». Потом – чеховские рассказы, французская комедия, спектакль по поэзии Есенина, детективная комедия без мата и грубостей Ксении Степановой, которая пока что еще нигде не шла. Но к ноябрю выйдет в МХТ. Стараемся догнать паровоз.

И возвращаясь к тому сложному вопросу, который вы задали в начале: театр отвечает за тех, кто выходит из зрительного зала, но не отвечает за тех, кто входит в него. То, что я сейчас делаю, направлено, скорее, на вход.

Цитата: Островский абсолютно точно понимает: честная жизнь – жизнь без воровства, жизнь без подлости, жизнь с идеалами – это жизнь, в которой страдаешь ты сам и страдают твои близкие. У него нет формулировок о том, что чиновничество – это плохо. Нет, речь не об этом.